Убить отступника - Страница 80

К оглавлению

Голевский застыл на месте от ужаса.

Все! Это конец! Сейчас раздастся выстрел, и он погиб! Как глупо…

Капитан заворожено уставился на вороненое дуло пистолета. Миг показался вечностью.

И вот раздался выстрел…

– Ваше высокобродие, берегись! – крикнул кто-то и закрыл своим телом капитана.

Пуля попала в спасителя и сразила того насмерть.

То был красноярец Григорий.

«Эх, Гриша, не уберег ты себя, но ценой собственной жизни спас меня! Вечная слава тебе, казак!»

– Ах ты, подлая особа! – кипел капитан. – Страшишься честного боя! Так берегись, вероломный подлец! Я тебя искрошу в куски!

– Как бы не так, сударь хвастун! Попробуй меня достать! – запальчиво воскликнул полковник.

Капитан ринулся на полковника. Сабля гвардейца со всей силы обрушилась на голову Максимилиана, но тот, хотя и с трудом, но отразил резкий выпад. Яростные и мощные удары посыпались на шефа тайной полиции Союза со всех сторон. Трагическая смерть Григория придала капитану дополнительные силы. Словно открылось второе дыхание. И хотя полковник фехтовал весьма умело, капитан был все же искуснее него. Полковник не думал об атаке, он лишь защищался и отступал.

Но вот последовал решающий удар! Хитроумный, точный, мощный, стремительный. Клинок, скользнув по клинку, попал в цель. Макимилиан вскрикнул, выронил саблю и, заливаясь кровью, упал на снег.

Голевский, тяжело дыша, склонился над заговорщиком. Мерзавец был еще жив, хотя рана получилась ужасная.

– Вас повесят, полковник! – мстительно прокричал Голевский. – Непременно повесят как последнюю собаку!

– Не повесят, капитан, не повесят… Я скоро умру… Я чувствую это… Силы куда-то уходят. Я слабею…

– Послушай, облегчи душу пред смертью. Изволь сказать, кто на самом деле убил Милорадовича? Ведь это был отнюдь не Каховский, ведь так?… Так кто же?

– Я.

– По приказу вашего великого Диктатора? То есть… – Голевский что-то прошептал на ухо умирающему. – По его приказу, не так ли, милостивый государь?

– Откуда вы узнали о нем, Голевский? Его фамилию знают только наши консулы, сенаторы и я.

– Я нашел в Белояре то, что нужно. Единственную бумажку, где черным по белому указано его имя. Это самый последний недописанный лист из мемуаров Боташева, на нем есть даже капли крови штабс-капитана. Это лист дорогого стоит, цены ему нет. Эту бумагу Катилина, он же Николай Рощин, почему-то не отослал вашему Диктатору, а сохранил. Возможно, как козырь в хитроумной игре под названием «борьба за власть». Я думаю, на тот случай, если бы Диктатор принял решение устранить его. Ведь у Катилины были честолюбивые планы. Он вообще хотел быть правителем Сибири.

– Понятно… Тогда слушайте далее…

– Я весь внимание.

– Милорадович был… нашим первым Диктатором, а этот… не захотел быть вторым в Союзе, хотел абсолютной власти… Он и приказал мне убить графа, когда узнал, что тот поехал уговаривать мятежников. Я быстро переоделся в солдатскую шинель, нацепил усы, взял два пистолета. Я видел, как Каховский нервничал, то вскидывал пистолет, то опускал… Наконец изготовился… А я тут как тут. Я не мог полагаться на отставного поручика как на искусного стрелка. Ведь он оставил службу в девятнадцатом году и не имел достаточной стрелковой практики. А промах был нежелателен. И я чуть опередил поручика. Это был великолепный выстрел. Я всегда… метко стрелял. А Каховский попал в руку. Он вошел в историю, а я нет, жаль… Зря его повесили. Я, как и Каховский, тогда был влюблен в Софью Салтыкову и тоже хотел жениться на ней. Выходит, поручение Союза пересекалось с моими интересами. Выполнив поручение, я заодно устранил соперника. Но… все зря. Софья предпочла нам Дельвига, а этим летом вышла замуж за Баратынского.

– Ясно. Буковская – ваша работа?

– Да. Она не справилась с заданием и могла попасться жандармам, а там и в лапы к Бенкендорфу, а он бы развязал ей язык. Она знала много, могла выдать нас. Это она отравила по заданию Союза генерала Боташева.

– Горничная Маша?

– Она самая.

– Какие еще важные сведения вы можете сообщить?

– Ростовцев по указанию Диктатора и при негласном одобрении Милорадовича сдал императору Рылеева, Оболенского и всю их компанию. Они не хотели признавать наше первенство и тянули всех на погибель. Так пусть лучше один перст отрежут, чем всю руку, сказывал наш покойничек Цезарь, то есть Милорадович. Тайного агента Шервуда тоже вели мы. Это наш человек под видом кучера организовал убийство любовницы Аракчеева, и поэтому граф так и не прислал к Шервуду своего курьера, а тот не смог передать важные сведения о заговоре, поэтому и состоялось выступление на Сенатской площади этих самонадеянных глупцов. Якубович был нашим разведчиком в стане заговорщиков на Сенатской. Оттого он ничего и не предпринимал стоящего, а его сочли за труса. Булатов не пошел на крепость, потому что выполнял приказ Милорадовича, а убил Булатова в камере наш человек, плац-майор Куропаткин по приказу Диктатора, ударив того несколько раз головой об стенку. Списали на самоубийство. Мол, совесть его замучила.

– Да, приходится сказать, что это ценные сведения. Они проливают истинный свет на природу декабрьского заговора. Прощайте, господин полковник. Бог вам судья.

– Увидимся на том свете, капитан. Вы были достойным соперником, жаль, что вы были не на нашей стороне. Но вас не пустят в Петербург. Вас убьют, это очевидно. Не может вам, Голевский, все время везти. Вы – баловень судьбы. Пули не берут, сабли тоже. Сколько я делал попыток устранить вас, и все тщетно, все безуспешно. Вы словно заговоренный, капитан… Но, берегитесь, Голевский, удача скоро отвернется от вас… Волк всегда попадает в охотничью яму. И вы тоже капитан попадете-е-е…